Спрятать свое лицо – одно дело, но все в совокупности было уже чем-то иным. Он подвергал себя и свою команду огромному риску, делая такое заявление, хотя и выраженное всего лишь краской. Ей показалось, из-за этих молний, что никто не упустит из виду, что он – нападающий, как будто старался привлечь все внимание другой команды исключительно к себе. Она не могла даже вообразить, зачем он делает подобную вещь.
Следуя примеру своего нападающего, все игроки без раскраски ударились в смех. К ним присоединилась и толпа, смеясь, улюлюкая и обзывая неприличными словами разрисованных людей и, в особенности, их нападающего, человека с молниями на лице.
Кэлен нисколько не сомневалась, что нет больше и опасней ошибки, чем смеяться над этим человеком.
Разрисованные стояли, будто были из камня, в то время как по толпе прокатилось необузданное буйство смеха и издевательств. Игроки команды противника выкрикивали оскорбления и насмешки. Некоторые из женщин, следовавших за лагерем, бросались всяким мелким мусором – куриными костями, кусками протухшей еды или просто грязью, если ничего иного под рукой не оказалось.
Игроки второй команды обзывали человека с молниями такими словами, что Кэлен поневоле рассеянно закрыла уши Джиллиан рукой, прижимая ее голову к своей груди, и еще плотнее обернула вокруг нее свой плащ. Она не знала, к чему все это приведет, но нисколько не сомневалась, что здесь не место для этой девушки.
Нападающий с молниями-близнецами на лице стоял с ничего не выражающим видом, по его лицу невозможно было определить его истинные чувства. Это напомнило Кэлен собственное поведение, когда у нее самой был пустой взгляд – когда она оказывалась пред лицом чего-то ужасного, – пустой взгляд, не выдающий ничего, что творилось внутри нее.
Но все же в невероятно спокойном поведении этого человека Кэлен видела сдерживаемую ярость.
Он ни разу не посмотрел в ее сторону – его взгляд был сосредоточен на противнике, – но сама возможность видеть его стоящим там, видеть целиком, видеть его лицо, даже если оно и покрыто этими рисованными линиями, видеть то, как он держится, видеть во всех подробностях, без необходимости быстро отворачиваться в сторону, – вызывала у нее слабость в коленях.
Командующий Карг, слегка помогая себе локтем, пробился через стену стражи, чтобы присоединиться к императору Джеганю, расположившемуся у самого края поля. Он сложил на груди свои мускулистые руки, как бы не вполне понимая шум и волнение, вызванные его командой. Кэлен заметила, что Джегань не смеялся вместе с прочими. Он даже не улыбнулся. Командующий и император склонили друг к другу головы и о чем-то говорили, но Кэлен не могла разобрать слов из-за несшихся со всех сторон потоков насмешек, хохота и вульгарных оскорблений, издаваемых и выкрикиваемых толпой.
Пока Джегань и Карг продолжали что-то обсуждать, другая команда принялась вытанцовывать посреди поля, подняв руки, как снискавшие восторг толпы, даже не забив еще ни одного гола. Они уже стали героями, еще ничего не сделав.
Эти солдаты, полностью посвятившие себя утверждению религиозных догматов, были руководимы одной лишь яростью. Они видели в спокойной уверенности другого человека лишь обычное высокомерие, а в умениях и способностях лишь несправедливость и такое неравноправие, какое можно сравнить с угнетением. Кэлен припомнила слова Джеганя: «Братство Ордена учит нас, что быть лучше, чем кто-то конкретный, означает быть хуже каждого».
Собравшиеся здесь зрители разделяли это кредо, и поэтому изливали ненависть на людей, выступивших перед ними и с помощью краски объявивших, что они – лучше. Но в то же самое время они все находились здесь, чтобы видеть триумф команды, увидеть людей, лучших, чем другие. Подобные верования неизбежно противоречили здравому смыслу, как и прочие учения Братства Ордена, создающие бесконечную неразбериху и путаницу противоречий, желаний и эмоций. Логические неувязки, очевидные даже на уровне просто здравого смысла, обычно сглаживались безусловным навязыванием утверждений веры. Каждый, кто подвергал сомнению дела веры, считался грешником.
Именно потому эти люди и пришли сюда, в Новый мир, – якобы для того, чтобы очистить его от грешников.
Наконец судья восстановил относительный порядок, обратившись к толпе с призывами успокоиться, чтобы можно было начать игру. Едва зрители затихли, по крайней мере отчасти, человек с серыми глазами указал рукой в сторону судьи, держащего пучок соломин, приглашая своего противника тянуть первым. Нападающий противника вытянул соломинку и улыбнулся, глядя на свой выбор, потому что соломина, похоже, была устраивающей его длины.
Человек с серыми глазами вытянул еще более длинную соломину.
Пока толпа выражала криками свое неодобрение, судья передал мяч нападающему с разрисованным лицом.
Вместо того чтобы перейти на свою половину поля и начать атаку, он подождал, пока толпа немного утихнет, а затем любезно протянул мяч нападающему противной команды, лишаясь, таким образом, шанса первым открыть счет. Толпа взорвалась диким смехом, реагируя на столь неожиданный поворот событий. Многие, похоже, решили, что разрисованный человек – попросту дурак, только что отдавший победу другой команде. Они выкрикивали одобрительные возгласы, как будто их команда только что стала победителем.
Ни один из игроков разрисованной команды не выказал никакой реакции на то, что сделал только что их нападающий. Вместо этого они начали по-деловому расходиться, занимая свои места на левой стороне игрового поля, готовые к защите от первой атаки.