Энн раскрыла ладонь в жесте призыва или мольбы о помощи.
– И если в радостях этой полноценной любви – для каждого из вас – ты сможешь оказывать помощь, направлять мужчину, которого любишь, помогая всего лишь совершить правильный выбор, что в этом плохого? – Она опустила руку. – Ведь я не призываю тебя побуждать его делать неправильные поступки; делать лишь правильные, делать то, что он сам бы хотел делать. Я прошу тебя всего лишь уберечь его от той боли, которая может подтолкнуть его к ошибке – к такой ошибке, которая утянет на дно вместе с ним и всех нас.
Никки вновь почувствовала, как тонкие волоски на ее шее встали дыбом.
– О чем ты говоришь?
– Никки, когда ты была с Орденом – когда тебя величали Госпожа Смерть, – как ты себя ощущала?
– Как ощущала? – Никки покопалась в памяти для ответа на неожиданный вопрос. – Не вполне понимаю, что ты имеешь в виду. Пожалуй, ненавидела себя, ненавидела жизнь.
– И в своей ненависти к себе беспокоилась ли ты о том, что Джегань убьет тебя?
– Нисколько.
– А действовала бы ты сегодня подобным же образом? Действовала бы без всякого интереса к себе и к будущему?
– Разумеется, нет. Ведь тогда меня нисколько не заботило, что случится со мной. Какое будущее могло у меня быть? Я не думала, что достойна какого-то счастья, и ничто не имело реального значения для меня, даже собственная жизнь. Я просто не считала, что вообще существует что-то важное.
– Не считала, что существует что-то важное, – повторила Энн. Она словно примерила это на себя, прежде чем снова изобразить театральное смятение по поводу слов Никки. – Ты не думала, что можешь иметь хоть какое-то счастье, и потому не видела что-либо важное в окружающем. – Она подняла палец, отмечая ключевой момент. – Ты в то время не приняла бы таких решений, какие можешь принять сегодня, потому что не заботилась о себе. Ведь так?
Никки ощущала себя стоящей внутри невидимой захлопывающейся ловушки.
– Да, именно так.
– И как, по-твоему, будет чувствовать себя такой мужчина, как Ричард, когда наконец осознает, что Кэлен потеряна для него – когда окончательность этого действительно и ясно дойдет до него? Будет ли он сознавать ценность своей жизни? Как ты думаешь, он будет ощущать все ту же связь с нами – проникнут тем же ощущением важности жизни, – если сам окажется потерян, одинок, охвачен отчаянием и безнадежно лишен надежды? Если он будет думать, что никогда не обретет счастья, как, по-твоему, насколько он будет озабочен тем, что случится с ним? Ты знаешь, каково это, дитя мое. Расскажи мне.
Никки ощутила, что мурашки пощипывают ее руки. Она боялась отвечать на этот вопрос.
Энн покачала пальцем.
– Если у него нет никого, нет любви, как ты думаешь, будет ли он много переживать по поводу того, выживет он или умрет?
Никки сдержалась, заставляя себя не отворачиваться от правды.
– Полагаю, вполне возможно, что не станет.
– А если у него нет надежды для себя, сделает ли он правильный выбор для нас? Или просто откажется?
– Не думаю, что Ричард откажется.
– Ты не думаешь, что он откажется. – Энн наклонилась к ней еще ближе. – И ты намерена проверить это? Подвергнуть наши жизни, наш мир, само существование, такому испытанию?
Казалось, напор и энергия всего облика Энн готовы превратить Никки в глыбу льда прямо на этом месте.
– Дитя мое, если мы потеряем Ричарда, то потеряем все, в том числе и себя.
Она продолжила более мягким и спокойным голосом, создавая у Никки ощущение, что западня вокруг нее окончательно захлопнулась.
– Ты сама знаешь его главное и принципиально важное значение – именно потому и привела в действие шкатулки Одена от его имени. Ты знаешь, что он единственный, кто может вести нас в этой битве. Ты знаешь, что без него сестры Тьмы выпустят Хранителя преисподней. Без Ричарда, способного остановить их, они выпустят смерть против самой жизни. Уничтожат мир живого. Отправят нас в великую пустоту.
Без Ричарда мы все пропадем, – сказала она вновь, будто забивая последний гвоздь в крышку гроба.
Никки сдержала свои чувства, проглотив комок, застрявший в ее горле.
– Ричард не откажется от нас.
– Преднамеренно – наверное, нет. Но если он вступит в эту битву один, потерявши любовь и надежду, то может принять такие решения, которых не принял бы, не будь на его попечении сердце женщины, которую он любит. Любовь способна служить тем швом, который сохраняет целостность всего, в том числе и его самого.
Именно такая любовь бывает тем единственным, той исключительной вещью, что удерживает человека от капитуляции, когда у него нет сил продолжать.
– Может, все это и правда, но это еще не дает тебе права решать за его сердце.
– Никки, я не думаю…
– За что мы боремся, если не за неприкосновенность жизни?
– Я борюсь именно за неприкосновенность жизни.
– Ты? В самом деле? Вся твоя жизнь была посвящена тому, чтобы формировать остальных по твоему шаблону, делая из них то, чего хотелось тебе, а не то, чего хотели они. Хотя это и не могло проистекать от ненависти ко всему доброму – оно, без сомнения, проистекало из твоих представлений о том, как другие должны жить и для чего они должны жить. Ты формировала из новичков сестер, с тем чтобы они могли служить тем миссиям и задачам, которые ты устанавливала для них. Ты использовала сестер, чтобы формировать из молодых людей волшебников, которые должны, подобно тебе, следовать твоим верованиям в то, чего якобы хочет Создатель.
Каждый, кто оказывался под твоим контролем, был принужден следовать твоим представлениям о том, как он должен жить и каким верованиям следовать. Ты очень редко позволяла людям делать самостоятельный и осмысленный выбор. Ты очень часто не разрешала им расширять свои знания о жизни – а вместо этого говорила, какие именно аспекты ее имеют значение и как им следует жить. Единственным частичным исключением, которое мне известно, была Верна, которую ты отослала от себя на двадцать лет.